Сегодня, с вашего позволения, я предамся ностальгической меланхолии… Тут вот какое дело. После публикации коротких воспоминаний о детских и семейных посиделках за чайным столом, я был озадачен вопросом о том, было ли что-либо особенное в псковских семейных чаепитиях в начале-середине 1980-х годов. Вопрос поставил меня в тупик. Вот так вот сходу обозначить какую-либо деталь, которая делала бы мои детские чаепития особенными, я не смог.

Не, деталей в этих чаепитиях, на самом деле, было много. Даже очень много. Дед топил самовар, а я, естественно, помогал ему, как мог. Ну то есть вредил, конечно, но тогда мне казалось, что если напихать в трубу побольше щепок, то будет только лучше. Бабушка каждые выходные пекла пироги. С рисом и яйцом я презирал, на капустные был согласен, с яблоками — обожал. Покупной кондитерки тоже было много. Я особенно ценил фруктовый рулет, который можно было разматывать. И до сих пор люблю — но сейчас в рулетах витков меньше, как мне кажется. Бисквиты еще были классные, весовые. Все вокруг меня любили корзиночки с кремом, пирожные «Картошка» и коржики с глазурью или арахисом — а я как-то не очень. Но зато очень любил жареные пирожки с ливером или с повидлом. Плебейские вкусы, все дела… 

Русский и иранский самовары, шишки и можжевеловые веточки
Русский и иранский самовары, шишки и можжевеловые веточки в Пскове. © Ольга Никандрова

Магазинные торты мы покупали редко, но их часто приносили гости. Местные псковские были скучноваты — а вот ленинградские мы любили. В первую очередь из-за меньшей доступности, наверное. Эклеры магазинные мне не нравились, в них крем был какой-то странный. А вот домашние эклеры, да и торты тоже, мама делала обалденные — но не очень часто. А еще были конфеты — начиная от банальных ирисок и подушечек и заканчивая всякими хитрыми шоколадными с буржуйскими буквами из Эстонии, от Kalev.

И все это дело регулярно оказывалось на чайном столе. Чаще всего на гостевом, для повседневного стола все это было крутовато. Впрочем, с учетом того, что гости случались часто, как минимум раз в неделю что-то особенное к чаю в доме появлялось.

А на каждый день к чаю были сухари — в кондитерском смысле этого слова. Иногда — сушки, баранки и пряники. Но сухари мы любили больше. Ну и бутерброды, конечно — я любил мазать масло на булку, а сверху на масло накладывать мед или варенье. Если бы я в детстве узнал, что делаю бутерброды в девонширском стиле, то сильно удивился бы. Из повседневных чайных закусок ценилось еще сухое печенье — сейчас его аналогом является печенье затяжное.

Вафли и печенья песочные, шоколадные, овсяные и прочие курабье с земелахами носили полупраздничный характер. И появлялось на чайном столе обычно на даче или в деревне. А еще была кондитерка, связанная с конкретными гостями. Причем не всегда изготовленная самостоятельно. Довольно часто какой-либо вид печенья или там конфет был привязан к конкретному магазину. Особенно часто такое случалось с магазинами потребкооперации, которые работали в сельской местности. Все об этом знали, но переться за особой сдобой в Тямшу никому в голову не приходило. А вот если в дом заглядывали гости из Тямши, то они знали, что принести.

Я отлично помню сахарные ритуалы. Кому сколько ложек, кто ест конфетку вместо сахара, а кому кусковой вприкуску… В какой-то момент еще в продаже появился кусковой сахар быстрорастворимый, который сначала все попробовали, а потом презирали. Аналогичная судьба постигла пакетированный чай — но его презирали еще и потому, что он был относительно дорогим, и покупали его только в самом крайнем случае. Например, если чай по недосмотру заканчивался на даче, а в местном магазине были только пакетики. Такое пару раз случалось.

С чаем, кстати, тоже все было любопытно. Самым крутым считался чай цейлонский. На втором месте шел индийский. Речь идет, естественно, о чае, который был расфасован на советских чайных фабриках, заграничная фасовка до нас почти не добиралась. Третье место делили «Бодрость» и №36, грузинский чай ценился меньше всего. Кенийский и китайский чай до нас не доходили — хотя об их существовании знали. Отец во время службы в Грузии пробовал кенийский чай и отзывался о нем исключительно тепло, отмечая его особую крепость. Я вообще считал в детстве, что система чайной ценности основана исключительно на крепости напитка. Рудиментарную склонность заварить чай покрепче имею до сих пор.

Грузинский чай был в псковских магазинах всегда. «Бодрость» и №36 в магазинах появлялись эпизодически. Цейлонский и индийский были дефицитом. Но совсем не были редкостью. Во-первых, они тоже иногда оказывались с свободной торговле. Во-вторых, они часто входили в подарочные наборы, которые распространяли на предприятиях. Ну и, наконец, в-третьих, мы жили в очень развитой системе социальных связей. Много родственников. Друзья. Коллеги. Соседи, с которыми, главным образом, были хорошие отношения.

В эту социальную сеть дефицит попадал постоянно — и довольно эффективно по ней распределялся. Причем почти всегда естественно и без дополнительной нагрузки на бюджет. Например, кому-то в руки попадал растворимый кофе, который тогда в быту ценился выше зернового — а человек больше любил чай. И знал, что рядом наверняка найдется человек, который больше любит кофе — и с удовольствием поменяется. Деталей таких обменов я не помню, возможно была какая-то система компенсации ценовой разницы — но сам принцип был именно таким. И да, в обмене совсем не обязательно участвовал именно кофе — это, повторюсь, просто пример.

Так что основными чаями в семье были «Бодрость», грузинский, индийский и №36, которые хаотично чередовались. Без стабильной доминанты какого-то одного из чаев. Цейлонский пили при удачной оказии. Пару раз на чайный стол попадал чай краснодарский, но в каком-то жиденьком исполнении — и я искренне считал его слабым подобием грузинского.

Помимо очевидного сахара, в чай охотно добавляли лимон. В наших краях и в те времена он был фруктом сезонным, появлялся, большей частью, зимой — поэтому особым шиком было, например, выпить чаю с лимоном летом на даче. Впрочем, дачный чай и без лимона пах неплохо. В него эпизодически добавлялись разные травы и, начиная с июня и Белого Налива — яблоки. Фактически, с точки зрения дополнительных ароматов в моем чайном детстве было три сезона. Зимний лимонный, весенне-летний чистый, без добавок, и летне-осенний — яблочный. Особенно антоновка хороша была, конечно.

Впрочем, весной чай тоже не всегда пился в чистом виде. Потому что у нас там рядом Рига и в большом почете был «Рижский бальзам». Ложечка которого превращала любой чай в напиток с богатым ароматом и ярким вкусом, а любое чаепитие автоматически делало пижонским. Я, например, в очень позднем детстве чрезвычайно любил черный чай с сахаром, лимоном и «Рижским бальзамом» в сочетании с бутербродом с маслом и медом на белом хлебе.

А в детстве не таком позднем я был постоянным участником не очень строгих, но стандартных детских чайных ритуалов. К которым можно отнести сильное разбавление заварки, причем не всегда горячей водой, питье чая из блюдца и размачивание в чае всего, что можно размочить. И чего нельзя размочить — тоже. На погружение в чай испытывалась самая разная кондитерка, поэтому детские чаепития регулярно сопровождались выуживанием из чая чего-либо размокшего. Далеко не всегда эстетичным. Любопытно, но многие детские чайные ритуалы пересекались с чайными ритуалами стариковскими — некрепкий остывший чай и размоченные сухарики нравились и молодым, и старым.

Но главным детским смыслом чаепитий была, конечно, легитимизация сладкого. Парадигма «сладкое вредно» появилась не вчера. В моем детстве, правда, чаще пугали плохими зубами, а не лишним весом — что, впрочем, естественно с учетом детских стоматологических технологий почти полувековой давности. Ну а чай давал карт-бланш на любые сладости, поэтому чаепитие всегда было праздником.

Стандартным чайным развлечением было домино. Иногда — шахматы. Но домино чаще, потому что забивать козла может одновременно большое количество людей и в него можно было посадить играть детей. Или хотя бы вести запись очков. Забивание козла было второй частью чаепития. Первая часть сопровождалась закусками и могла заменить ужин. А во время второй части чаепития — доминошной — на столе был только чай. 

Существовали за чайным столом и устойчивые коммуникационные форматы. Так как довольно часто за столом собирались представители трех поколений, основным коммуникационным форматом был, скажем так, поучительный консерватизм. Очень упрощенно этот формат можно описать так. На чайном столе часто появлялись всякие новинки. Причем самого разного характера. Начиная от упомянутых уже пакетированного чая и быстрорастворимого кускового сахара, который был известен по поездам, но в повседневном быту до некоторого времени был не особо распространен. И заканчивая электрическими самоварами или там расписными деревянными чайными ложечками. Все, конечно, понимали, что они являются предметом чисто декоративным — но попробовать их в деле всем все равно было интересно. Тот факт, что они всплывают в чае, всех неожиданно удивил, причем два раза. Сначала самим фактом всплытия, а потом тем, что сам факт всплытия всех почему-то удивил, как будто никто, включая сидящих за столом столяров, не подозревал, что такое дерево не тонет.

Отвлекся, извините. Так вот. Новинки на чайном столе появлялись постоянно. И технические, если можно так выразиться, и съедобные. Новые пирожные, необычные конфеты, печеньки какие-либо странные. В той упомянутой уже социальной сети, в которую входила моя семья, были и моряки, и военные, и врачи, и ювелиры, и высокоранговые рабочие специалисты с хорошими зарплатами, и, скажем так, коробейники широкого профиля — так что повидали мы всякого. И вот, значит, выставляется такая новинка на стол и пробуется (если съедобная) или опробуется (если техническая). А затем мудрая и пожилая часть участников чаепития выносит свой вердикт, основываясь на бытовой рациональности.

Если новинка недорогая, вкусная, удобная и будет, начиная с момента дегустации или апробации, более или менее доступной (важно, чтобы совпали все факторы) — то она оценивалась положительно. Если новинка дорогая, на регулярной основе недоступная, невкусная или неудобная, то она браковалась. Или фирменным безысходным псковским «не жили хорошо, нехрен и начинать», или более близким мне и безусловно мудрым «семь лет мак не родился, а голоду не было».

Короче говоря и повторяясь, чайных деталей в моем детстве, было огромное количество. Это я еще не все вспомнил! И совершенно очевидно, что если залить их ностальгической патокой, то картинка получится не хуже чем у послереволюционного Богданова-Бельского. Только по цветам не такая яркая и с лицами попроще. А совокупный чайный стол моего псковского детства был явно побогаче, чем на классических русских чайных картинах.

Но вот ведь в чем прикол — ни одну из перечисленных чайных деталей я не могу назвать специфической псковской. Что, на самом деле, совершенно логично. Псков — исторически очень эклектичный город. Граница, торговля, войны, диаспоры, постоянная кросскультурная коммуникация, мирное бытовое сосуществование ксенофобии и толерантности — в таких условиях сложно выработать что-то уникальное чайное псковское. 

Так что ответить на вопрос о специфических псковских чаепитиях из моего детства я не могу. Не существует таких чаепитий и сейчас. 

Но зато я могу ответить на другой вопрос. На вопрос о том, что сейчас, через сорок лет после начала активного и регулярного употребления чая, я считаю самым главным и в тех детских чаепитиях, и в чаепитиях вообще.

Это внимание к людям, выраженное через чай.

Открытое городское чаепитие в Пскове.
Открытое городское чаепитие в Пскове. © Максим Дубенской

Любое намеренное действие, направленное на других участников чаепития — приготовленный самовар, добытая диковинка, испеченный пирог, заваренный чай, переданный сахар — ценилось за чайным столом выше всего. Независимо от успешности этого действия. Ну, без крайностей, конечно. Когда я, по глупому малолетству, плеснул в костерок, около которого мы пили чай августовским и уже прохладным вечером, ковшик керосина, чтобы было теплее, то получил по шее. Но вот если человек принес новые конфеты, которые никому не понравились, то ему об этом непременно сообщали, причем не миндальничая — провинция, грубые нравы, угрюмые лица, сами понимаете… Но на отношении к человеку эти неудачные конфеты не сказывались никак. Наоборот — сам факт того, что человек запарился для всех, накидывал ему плюсов в карму. Даже несмотря на то, что слова «запарился» и «карма» тогда были не в ходу.

Самовары и монастырь. Фото: Гостевой дом «У Покровки»
Самовары и монастырь. Фото: Гостевой дом «У Покровки»

Ровно так — как внимание к людям, выраженное через чай — я воспринимаю чаепития и сейчас. Именно поэтому я так пренебрежительно отношусь и к лубочными русским чаепитием, и парадному английскому послеобеденному чаю — я вижу в них попытку переключить внимание на самовар или этажерку с закусками и мне непонятно, что может быть интересного в этих вещах. Ну кроме редких случаев чисто ремесленного мастерства, конечно. Именно поэтому я считаю главным компонентом гастрономических чайных композиций не удачное сочетание напитков и закусок, а презентацию — потому что она является хоть и выхолощенным, но вниманием к человеку, а не к какой-то там синергии вкусов. Именно поэтому для меня лично главным достоинством любого чая является возможность развлечь с его помощью людей. Ну а так как с возрастом я приобрел способность проделывать разные занимательные штуки вообще с любым чаем, мои чайные вкусы широки и демократичны. Прогретые улуны вот только недолюбливаю после Tea Masters Cup и многочисленных дегустаций иван-чая — но и с этим меня скоро отпустит, надеюсь.

Безусловно, такое отношение к чаепитиям тоже не является специфическим псковским. Но я вынес из своего псковского чайного детства.

Андрей, спасибо за вопрос.


Читайте и слушайте ежедневные чайные новости в телеграм-канале «Путевые заметки чайного клоуна».